Очерк 1. Первый трансконтинентальный путь куфических монет в Европу.

К содержанию: Очерки распространения куфических монет на территории Восточной Европы в конце VIII – начале XI вв.

Появление высоко ранжированных престижных ценностей c Востока вызвало у населения Восточной Европы повышенный интерес к художественному металлу и сделало эффективной международную торговлю с Севером. «Мы не знаем в точности, когда, – писал В.В. Бартольд, – к издавна существовавшему торговому пути из Средней Азии на Запад к Черному морю, присоединился новый торговый  путь на Северо-запад и оттуда к Балтийскому морю» (Бартольд В.В., 1963. Т. 2. Ч. 1. – С. 816).

Еще в античное время основной транспортной магистралью для местного населения была Геродотова Ра, притоки которой, в частности, Ока и Кама, интенсивно использовались их насельниками (Дубов И.В., 1989. – С. 30, 51, 220; Кирпичников А.Н., 2002. – С. 37 спр.). Начало функционирования волжского пути и последующая его эксплуатация хорошо отражены в историографии. В.В. Бартольд справедливо полагал, что поворот торговли на Северо-запад произошел в позднесасанидское время (Ставиский Б.Я., 1960. – С. 109). Старт волжского пути мог в принципе состояться и в Закавказье, однако это не исключает того, что торевтика и сасанидские драхмы поступали в Вятско-Камский ареал выпадения восточного, византийского серебра, денежных слитков (ВКА)1 сухопутным путем – в это время – путешественники, передвигаясь от колодца к колодцу, а реки в песках часто меняли русло, не  оставляли видимых археологических и нумизматических артефактов, поэтому здесь монеты и торевтика топографически не фиксируются, что в частности, относится и к бухархудатским подражаниям Варахрана V. В остром соперничестве с иранцами согдийцы устанавливали прямые торгово-экономические связи с племенами Прикамья (Распопова В.И., 1980. – С. 109). Предполагая, что сухопутный путь начал функционировать одновременно с волжским, отметим более эффективное на наш взгляд использование первого, подтверждаемое не только топографией вещевого серебра, но всем ходом исторического процесса в Иране и Средней Азии в  VII–VIII вв.

Преследуя последнего сасанидского шаханшаха Йездигерда Ш, арабы, оставляя в тылу прикаспийские провинции, в 651 г. взяли Мерв – столицу крайней Северо-Восточной провинции Ирана2. Это только усилило отток эмигрантов. Огромное число родственников погибшего шаханшаха, придворной челяди, с толпами слуг и баснословными материальными и духовными ценностями, оставили хорошо верифицируемые следы в Испании, Франции, Чехии, Византии, Китае и Японии (Колесников А.И., 1982. – С. 148; Лелеков Л.А., 1976. – С. 136). Вполне возможно, что часть эмигрантской волны по кратчайшему пути докатилась до средней Камы (Хан А.Н., 1998. – С. 117), куда не ранее второй половины VII в. приток восточного художественного металла резко усилился (Лещенко В.Ю., 1976. – С. 175). /Рис. 1, б/.

 

Рис. 1. Карта-схема пути первого монетного потока в Европу
(по материалам Староладожского клада 1892 г.)

а – ареалы выпадения торевтики VI–XIII вв.; б – направление поступления восточного
серебра в бассейн Камы в VII в.; в – клады с куфическими монетами на территории
Восточной Европы: 1 – Старая Ладога 1892 г.; 2 – Чумбарей  1879 (?) г.;
г – путь монет Староладожского клада; д – центры чеканки монет
Староладожского клада; е – города существовавшие в IX в.

Изучив распространение восточного серебра в Прикамье, В.Л. Янин заключил: «Прикамье и Западнре Приуралье, – было первым уголком Восточной Европы, открытым восточной торговлей еще в VI в.» (Янин В.Л., 1956. – С. 85), нашедшее отражение в рабо­те М.Е. Массона: «Постоянное нарастание на протяжении VI в. темпов торговых связей Ирана со странами Восточной Европы, что находит яркое отражение в составе кладов в России и Прибалтике, не проходит бесследно для Средней Азии» (Массон М.Е., 1971. – С. 235).

В настоящее время утвердилось мнение о том, что открытие северных  рынков восточной торговлей произошло в VI в. (Мухамадиев А.Г., 1990. – С. 36; Сокровища Приобья, 1996. – С. 6), а конечным пунктом поступления серебра стал Вятско-Камский ареал.

Арабский халифат не был заинтересован и разрушении прежних торгово-экономических связей. Огромное число драгоценной посуды и монет было выброшено на рынок (Даркевич В.П., 1976. – C. 148; Фёдорова Н.В., 2002. – С. 94–95). Оно доставалось местным перекупщикам – тюркам, согдийцам, иранцам, хорезмийцам, следовавшие за войсками. Часть эмигрантской волны по кратчайшему пути докатилась  до средней Камы (Хан Н.А., 1998. – С. 117), куда не ранее второй половины VII в. приток восточного художественного металла резко усилился (Лещенко В.Ю., 1976. – С. 175). Поэтому, можно высказать предположение о мощном разовом поступлении торевтики в ВКА. Элитный металл непосредственно и через посредников поступал в ВКА, а оттуда в Приобье (Фёдорова Н.В., 1994. – С. 64–66) и на земли восточных славян3. Вместе с тем отсутствие в достаточном количестве серебра на денежном рынке Средней Азии и Ирана в VII–VIII вв., косвенно подтверждаемое документами горы Муг, отмеченное А.М. Беленицким, Б.И. Маршаком, В.И. Распоповой, а также О.Г. Большаковым. Судя по данным палеографии, сосуды сначала обращалась на внутреннем рынке Средней Азии. На блюде их шахаровского клада Пермской области с изображением Шапура II (309–379) врезаны 2 надписи: среднеперсидская и согдийская (Лившиц В.А., Луконин В.Г., 1964. – С. 164, № 10; 172, № 21); 4 сосуда из 7, найденных в районе Бартыма на средней Каме были хорезмийскими с врезанными датами /контрольного взвешивания – ?/ хорезмийской эры (Лившиц В.А., Луконин В.Г., 1964. – С. 150), что позволяет отнести их тезаврацию к середине – второй половине VIII в. Доставлены они, как и хорезмийские доисламские монеты (Толстов С.П., 1948. – С.173, 175, 183), разумеется, сухопутным

путем. Чилекский клад, состоящий из разновременных и разнохарактерных вещей, обнаруженный к тому на усадьбе рядового горожанина и даже не в столице области – Самарканде (Маршак Б.И., Крикис Я.К., 1969. – С. 59, 77), также подтверждает вышеизложенное. К сказанному добавим, что эмиграция сасанидских правителей к своим северным ближайшим соседям известна науке. В VI в. брат Хосрова I Ануширвана бежал к хазарам и славянам (Сахаров А.Н., 1980. – С. 191).

Хазарской правящей элите были известны куфические дирхемы, попадавшие  к ней как в результате войн с арабами, так и посредством торгового пути, издавна проходящего через Дербенд (Мунчаев Р.М., 1954. – С. 3–4; Сахаров А.Н., 1980. – С. 191–194; Новосельцев А.П., 1990. – С. 202; Артамонов М.И., 2002. – С. 218–271). С.А. Плетнева (2000. – С. 202–203) выделяет находку М.Г. Магомедова в погребении VII в. в Дагестане изделия торевтики, изготовленного, по-видимому, из монет в местных хазарских ювелирных мастерских. Однако экономическая ситуация, т.е. отсутствие транзита на север, могла способствовать разве что проникновению единичных куфических монет на Северный Кавказ (Степи Евразии.., 1981. – С. 165, рис. 5). В то время как, начиная с 719–720-х гг. арабская администрация наладила чеканку медной монеты в покоренном Самарканде (Ахунбабаев Х.Г., 1986. – С. 259), а затем фельсы стали выпускаться и в других областях Согда и Хорасана. Наиболее ранний и самый южный клад серебряных куфических монет, найденный на территории Республики Узбекистан на Старом Термезе состоит из 100 экземпляров с диапазоном чеканки 96/714–15 и 128/745–46 гг., причем, все монеты данного клада отчеканены в центральных провинциях Халифата (Ртвеладзе Э.В., 1985. – С. 40). Не может вызвать удивления появление арабского серебра VIII в. на Южном Урале. В Спертамлыкском могильнике найден золотой динар 705/706 гг., а также дирхемы 770–779 гг. (Кропоткин В.В., 1968. – С. 77, прим. 23–25).

Справедливо ставя вопрос об  издании новой топографии кладов с куфическими монетами, Р.Р. Фасмер писал: «Эти древнейшие находки /сосудов в Пермской губ – Н.Х./ составляют совершенно обособленную группу, и их следует выделить из остальной массы находок, т.к. только они могут дать понятие о тор­говых путях до начала IX в.» (Фасмер Р.Р., 1933. – С. 478–479).

Самым северным пунктом Европы, куда в течении всего VIII в. поступали куфические монеты был ВКА, представленный археологи­ческим памятником Мыдлань-шай, откуда, благодаря раскопкам В.Ф. Генинга (1962, с.7-28) и разработке С.А. Яниной, наука получила не только нумизматические раритеты, слабо представленные в музей­ных собраниях мира, но и гипотезу о том, что монеты  двигались «из Халифата в Среднюю Азию, а затем на Каму и Волгу» (Янина  С.А., 1962. – С. 130). Современное состояние нумизматики подтверждает эту гипотезу. Именно на средней Каме зафиксированы подражания омей­ядским и аббасидским дирхемам (Goldina  R.D., Nikitin F.B., 1997. – Р. 114, 115. № 65, 77, 78), а также афригидская драхма конца VIII в. с именем Абдаллаха (Харитонов Д.Е., 1964. – С. 175, № 19).

Наличие в погребениях камских археологических культур VIII в. омейяд­ских монет, а также стеклянных бус и  отсутствие, вместе с тем кладов, говорит об этнокуль­турной традиции использования монеты. Сосуды с надписями, в том числе с указанием веса свидетельствуют о том, что их метили в стра­нах-экспортерах. В литературе высказывалась мысль о том, что поступление драгоценной утвари на Урал, где местные племена, на­ходящиеся на стадии разложения патриархально-родового строя, яв­лялись его конечными потребителями. Оно было связано с государствен­ными интересами поставщиков элитного металла – эффектных и пре­стижных ценностей, использовавшихся как в материальной, так и в духовных сферах (Даркевич В.П., 1976. – С. 165–166; Лещенко В.Ю., 1976. – С. 176–188; Сокровища Приобья, 1996. – С. 6–10; Фёдорова Н.В., 1994. – С. 64–65). Появившись еще в VП в. до н.э., монеты в Китае служили первоначально «скорее меновой стоимостью; средством обращения они стали в имперский период» (Дьяконов И.М., 1994. – С. 359, прим.4). Драгоценная утварь в ВКА, использова­лись при отправлении религиозных культов и в быту, которые, как и монета, во внутриареальном обороте имели меновую стоимость, вы­тесняя другие средства  обмена, документируя, таким образом, разви­тие своеобразных этнокультурных традиций.

Р.Р. Фасмер обращал внимание на  отсутствии кладов арабских монет в Восточной Европе при наличие большого числа находок отдельных монет VIII в. (Фасмер Р.Р., 1933. – С. 476). Нет не только кладов, но даже отдельных находок монет этого века и в Скандинавии (Потин В.М., 1970. – С. 66)4. Статистический анализ, проведенный нумизматами разных стран, прежде всего, отечествен­ными, свидетельствует в пользу того, что серебро в IX в. сначала обращалось в Восточной Европе – на Ладоге в первом слое, датированном по данным дендрохронологии 753 гг. была найдена куфическая монета (Кирпичников А.Н., 1988. – С. 40; 2002. – С. 51–52), а затем поступало на Готланд и Скандинавию (Янин В.Л., 1956. – С. 83; Потин В.М., 1970. – С. 65–66; Кропоткин В.В., 1978. – С. 115; Фомин А.В., 1982. – С. 19–20; Лебедев Г.С., 1985. – С. 24; Noonan Ts., 1986. Tabl. A.). В этой связи следует разделить мнение о том, что движение скандинавов по Ауствергу, начавшееся  в VШ в., было вызвано стремле

нием получить заветное серебро, а также поставить торговые пути под свой контроль (Носов Е.Н., 1998. – С. 61)5.

Разумеется, что на этом пути Aldeigja-Aldeigjuborg до середины IX в. изолированным островком не являлась, где 3  клада конца VIII – начала IX в. и материалы широких археологических исследований и Приладожье прямо говорят о роли Старой Ладоги как о крупнейшем торгово-посредническом и информационном центре в Восточной Прибалтике с развитой рыночной инфраструктурой, обеспечивающий евразийский транзит (Кирпичников А.Н., 1988; 1995. – С. 36–47; 2002. – С. 51–52), связанный с аналогичным центром – ВКА, расположенном на крайнем Северо-востоке Европы. Рассматривая геополитическое положение Старой Ладоги в системе торговых коммуникаций на волховском пути, Е.Н. Носов отмечал, в частности, ее роль в связях Рюрикова Городища – Старая Ладога – Балтийское море (Nosov E.N. 2001. – Р. 5, 7, 8; Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 10–12).

Камско-балтийская торговля осуществлялась не только посредством  Волжского пути. И в середине 1 тыс. водно-волоконные пути на севере активно осваивались местным и пришлым населением. Север от Финноскандии до Урала рассекал «большой волок», который как транспортно-географическое понятие проходил южнее озера Белого, по камско-северодвинскому водоразделу (Вестердаль К., 1987. – С. 61–78, рис.10), где использовались специфические для локальных условий транспортные средства. В «Саге Красивая кожа» сообщается, что Гундстейн и его люди, спасаясь от Торира Собаки «….плыли на маленьких лодках» (Джксон Т.Н., 1994. – С. 78). Заклепки лодок рассматриваемого времени в большом количестве встречены в погребениях Древней Руси – в Плакуне, Гнёздове, Большом Тимерове, позволившие осуществить реконструкцию этого транспортного средства (Стальсберг А., 1998. – С. 278–279). Такие транспортные средства позволяли быстро перемещать различные товары, не маркируя при этом свой маршрут, с использованием как рыночных, так и силовых уровней воздействия. Дистанционная торговля даже в Х–ХП вв. осуществлялась, согласно Н.А. Макарову, без устройств торговых факторий, могла не оставлять археологических следов (Макаров Н.А., 1997. – С. 167).

Целая группа археологических и нумизматических артефактов, обнаруженных как в ВКА, так и в Скандинавии, проходила по водно-волоконному пути: Вычегда-Сухона, далее, через систему озер: Белое, Онежское, Ладожское в Скандинавию, начиная со второй половины УП в. (Мачинский Д.А., 1998. – С. 134). Среди них бусы «тысячи цветов», монетовидные подвески, детали камских поясов неволинского типа, древнеудмуртские гривны «глазовского типа» (Arne T.J., 1914. – Р. 166, 167; Callmer J., 1977. – Р. 174–177; Stenberger  M., 1977. – S. 439, 440, 468)6.

Возьмем, к примеру, бусы – неизменный атрибут женского, а позднее мужского костюма раннего средневековья. В дометаллическую эпоху бусы в числе других археологических артефактов, по предположению В.Л. Янина, могли служить товаро-деньгами (Янин В.Л., 1956. – С. 179). Сердоликовые, хрустальные бусы из Египта, Сирии, Месопотамии, Центральной Азии широко известны по могильникам Прикамья и Скандинавии, начиная с  VII в. (Голдина Р.Д., Кананин В.А., 1989. – С. 73; Голдина Р.Д., Голдина Е.В., 1997. – С. 10–11). Проанализировав соответствующие исследования Й. Каллмера, Р.Д. Голдина (1997. – С. 11), подтвердила основной тезис шведского ученого, состоящий в том, что бусы, прежде всего миллефиори,  в VII — VIII  вв. попадали из Прикамья в Скандинавию.

Рассмотрев практически весь комплекс бус VII – первой трети VIII в., из Большого Кавказа, В.Б. Ковалевская в числе причин начала собственного производства этих украшений, отметила «резкий спад импорта каменных бус с Востока и янтаря из Прибалтики…» (Ковалевская В.Б., 2000. – С. 217 сл.). И, хотя скоплений названных находок еще не обнаружено (Колызин А.М., 2001. – С. 132), их изготовление на Старой Ладоге отметил А.Н. Кирпичников (Кирпичников А.Н., 2002. – С. 52 спр.).

Прибалтийские финны, пермяне, а возможно и скандинавы быстро перемещались по широтному трансевропейскому сакрально-торговому пути VIII в. Из комплекса многообразных связей выделяется староладожский клад, найденный в 1892 г. с датой мл.монеты 170/786–787 г. (Марков, 1910. – С. 140. № 24), выпавший еще из слабого серебряного ручейка, проследовавшего по  северному пути. Его связывает с ВКА небольшой монетно-вещевой клад, зафиксированный на нижней Вятке у с.Чумбарей Уржумского уезда, где присутствует одна аббасидская монета 782 г. (Марков А.К., 1910. – С. 7. № 36). /Рис. 1, в/.

В настоящее время считается, что начало денежного обращения на землях восточных славян началось с рубежа 770/780-х гг. (Кирпичников А.Н., 1995. – С. 48; Носов Е.Н., 1998. – С. 59–60; Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 75), исторической основой которого является староладожский клад 1892 г., компактный хронологический состав которого – 38 лет (Янин В.Л., 1956. – С. 81, 84, табл. 1.1) –  свидетельствует о стремительном продвижении монет со Среднего Востока. Отсюда следует, что рассматриваемый клад, зарытый, как отмечает А.В. Фомин (1987. – С. 76), не позже 790-х гг., замкнул существовавший исторически непродолжительное время гигантский трансконтинентальный путь из Междуречья в Поволхховье (Khan N.A., 2000. – Р. 220). /Рис.1, г/.

Население Восточной и Северной Европы получило надежный  материал для строительства национальных финансовых систем, принимая дирхем по счету. Денежное обращение в период великих арабских завоеваний было основано на византийской золотой номисме и сасанидской драхме, обусловившие разные весовые нормы и соотношение покупательной способности. Второй халиф ал-Мансур в 18/639 г. установил вес дирхема в 2,985 г. на основе сасанидской драхмы и в условиях государственной монополии на чеканку монеты в Халифате стремились повышать её пробу. (Сейфеддини М.Л., 1977. – С. 85, 94; Большаков О.Г., 1993. – С. 134–139)7.

В мировой нумизматике существуют две основные проблемы, являющийся причиной многолетних дискуссий, в числе которых – начало денежного обращения и роль иноземной монеты в самом денежном обращении на территории Восточной и Северной Европы. И та и другая решатся с применением методик анализа хронологического состава соответствующих кладов. Если первая из них решается во многом благодаря методике, основоположником которой был выдающийся русский нумизмат Р.Р. Фасмер (1925. – С. 264–269; 1931), комплексно представленной В.Л. Яниным, в основе, которой лежит положение, согласно которому начало денежного обращения на земле восточных славян не могло начаться раньше ввоза дирхема, «тогда как сам ввоз мог начаться только в 70-х – 80-х гг. VIII в.» (Янин В.Л., 1956. – С. 84), а анализ хронологического состава ранних русских кладов, позволил выявить закономерности, носящие характер  статистических зависимостей, состоящие в том, что задержка монет в Восточной Европе в 70-х–80-х гг. VIII в. свидетельствует об адаптации последнего к экономических потребностям общества. О.Г. Большаков приводит слова мусульманских юристов. Ал-Газали, например, писал: «Если она /низкопробная монета – Н.Х./ является местными деньгами города, то неважно – известно количество серебра в ней или нет, а если это монета другой области, то ее можно использовать, если известно содержание в ней серебра» (Большаков О.Г., 1984. – С. 147).

Изучив динамику выпадения кладов начала 1X в. в Восточной Европе, В.Л. Янин, обратил внимание на хронологию монет, характеризующих обращение дирхема на землях восточных славян. Исследователь убедительно показал, что «обращение восточных монет на Руси не могло начаться ранее их ввоза» (Янин В.Л., 1956. – С. 66, 78). Данный нумизматический постулат является неопровержимым аргументом в пользу датировки кладов по младшей монете, материальной основой которого является клад, найденный в 1892 г. близ Староладожского городища.

В целом же автор не ставит своей целью изучения Староладожского клада. Однако представляется, что история его находки, изучение монетного состава, на основе которого можно было провести изучение эмиссионного распределения, впервые предложенное Р.Р. Фасмером (1925. – С. 264–269), сопоставление которого с синхронными кладами, выпавшими в Закавказье, Центральной Азии и Иране позволят уточнить детали монетного потока, представленного данным кладом. Подобное изучение позволит выяснить его роль во всей системе обращения куфического дирхема в циркумбалтийской зоне, явившийся, согласно Е.Н. Носову (1976. – С. 100–102), А.В. Фомину (1982. – С. 19, рис. 4) началом монетного потока в Южную и Среднею Балтию.

Аргументируя эвристические возможности хронологического метода, В.Л. Янин обращал внимание на клад с м.Форё на о.Готланд, имеющий, как потом оказалось неточным, дату ММ 783 г. Данное обстоятельство, надо сказать, было отмечено В.В. Кропоткиным, который датировал клад 802 г. (Кропоткин В.В., 1978. – С. 115). Находка клада несколько более раннего, чем Староладожский или Чумбарей в циркумбалтийской зоне может обогатить картину старта денежного обращения в данном регионе. Хотя подобную находку, по нынешним представлениям в нумизматике (Янин В.Л., 1956. – С. 82; Фомин А.В., 1982, с.17; Нунан Т., Ковалев Р.К., 2000. – С. 208–209; Носов Е.Н., 2002. – С. 31–33; Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 75–77), чем середина – конец 770-х гг., ожидать не приходится8.

Исходя из методики анализа хронологического состава кладов, необходимо отметить факт превышения, равное 1,55 соотношения младшей хроногруппы староладожского клада над предыдущей. /Табл. 1/. Как представляется, данный показатель, требующий, безусловно, еще дополнительного обоснования, позволяет предположить скорость монетного потока, из которого выпал тот или иной клад, т.е. выявить степень обновления хронологического состава, т.к. нумизматика располагает кладами демонстрирующие обратную картину /См. Очерк 3/, Таким образом, не пытаясь апеллировать только к тому, немаловажному обстоятельству, — дата младшей монеты Строладожского клада, отражающей самый ранний монетный клад в Европе с куфическими дирхемами, а здесь важно само существо процесса становление денежного обращения с использованием иноземной монеты.

Не следует искать соответствие между приведенными цифровыми значениями в таблице 1 и таблицей хронологического состава кладов куфических монет в книге В.Л. Янина, поскольку перед исследователем стояли другие задачи9. Нами же предпринимается  первая попытка выявления хронологического состава данного клада исходя из датировки младшей монеты. /Рис. 2/.

 

Рис. 2. Староладожский клад 1892 г. Хронологическое распределение
(по А.К. Маркову, учитывается 29 монет)

Гистограмма демонстрирует постепенное увеличение поступления серебра в данной регион и, как уже отмечалось, превышение младшей ХГ над ней предшествующей составляет 1,55. По наблюдениям В.Л. Янина  в кладах, выпавших на территории Восточной Европы, сокрытых до конца 820-х гг., хроногруппа монет, отчеканенных в 780-е годы, превышает предшествующую хроногруппу, исключения составляют клады Княщины и Завалишинский, имеющие совершенно разную топографическую привязку (Янин В.Л., 1956, табл. 1). Использование подсчетов данной таблицы представляется уместным, потому что нами привлекаются показания условных периодов, отстоящие от последнего на один, т.е. накопление статистического материала в них происходило независимо от даты последней монеты10.

Вместе с этим, более точные результаты можно будет получить, анализируя в целом клады начала IX в., происходящие из Поволховья, в том числе и клад Княщины III 1874–1924 гг. с датой ММ 808 г., отчеканенных в 18 городах восточных и западных провинций Халифата (Кирпичников А.Н., 1995. – С. 37–38, 44), тогда как 31 монета Староладожского клада представлена 8 эмиссионными центрами /Рис. 2, 3, табл. 1/.

Рис. 3. Староладожский клад 1892 г.
Эмиссионное распределение
(по А.К. Маркову, распределен 31 дирхем)

 

Очерк  1. Первый трансконтинентальный        путь…

Таблица 1

Староладожский клад 1892 г. Хронолого-эмиссионное распределение. Численные значения (По А.К. Маркову. Распределено 29 монет.)*

	131-140/748-757	141-150/758-767	151-160768-777	161-170/778-787
Эль-Джезира	1/3,45
Куфа	1/3,45
Басра	1/3,45	2/6,89	1/3,45	2/6,89
Мадинат-ас-Салам		1/3,45	7/24,14	3/10,34
Аббасия			1/3,45	2/6,89
Арминия				1/3,45
Мухамадия				1/3,45
Ифрикийа				5/17,24
:Всего:	3/10,35	3/10,35	9/31,04	14/48,27
Итого:				29/100%

*В числителе – число монет, в знаменателе его процентное соотношение.

Клад 1892 г. имеет 5 младших монет /ММ/, отчеканенных в африканских провинциях Халифата. Они входят в хронологически обособленную группу монет, позволяющие предположить о самостоятельном следовании средиземноморских дирхемов в трансконтинентальном монетном потоке. Их доля в кладе, что известно специалистам, представлена 27,58%, тогда как в младшей ХГ дирхемы Ифрикийи и Аббасии составляют 57,14%.

В Закавказье зафиксировано 5 кладов с датой ММ 770-х – 790-х гг. (Фомин А.В., 1982, приложение; 1988, с.120, табл.7; Пахомов, 1954. – С. 44–48). Развивая традиции регистрации кладов и монетных находок на территории Средней Азии, начатой М.Е. Массоном, Е.А. Давидович, в частности, привела эмиссионное распределение самого, пожалуй, восточного клада с куфическими монетами, происходящего из Южного Таджикистана, с датой ММ 133/750 г., 180 экземпляров которого отчеканены на монетных дворах Ардашир-Хурре, Арминия, Истахр, Басра, Теймера, Джуида-Сабур, Дарабджерд, Дастува, Димишк, Седжестан, Саррак, Сус, Сук-ал Ахваз, Керман, Куфа, Махи, Меназир, Мерв, Тира, Васит (Давидович Е.А., 1969. – С. 111, № 2).

Дискуссионное в нумизматической литературе Закавказья вопрос о характере обращения и формирование кладов сасанидской и куфической монеты, вероятно, следует решать на основе  изучения монетных потоков, при том следует иметь ввиду то обстоятельство, что, согласно Фомину (1988б. – С. 110–112), основывающемуся на статистике кладов восточных монет данного региона весь импульс чеканки 70-х гг. VIII в. выпал в Закавказье. Именно со второй половины VIII в. на азербайджанские рынки куфическое серебро стало поступать из двух областей – Армении и Ирана, причем, не прямо, а через внешнюю торговлю (Алиев З.М., 1990. – С. 23).

Таким образом, изучение процесса становления денежного обращения на земле восточных славян может продолжиться как на основе кладов, выпавших в конце VIII в. на Кавказе, так и изучение соответствующих хроногрруп ранних кладов, происходящих как с территории Восточной Европы, так и в циркумбалтийской зоне с учетом их эмиссионного распределения.

Памятуя о том, что первая резиденция Рюрика находилась на Старой Ладоге, клад, состоящий из 28 монет и 3 обломков, является не только памятником древнерусского денежного обращения. Его появление здесь глубоко символично, оно свидетельствует о начале финансовой системы нарождающегося Древнерусского государства – Империи Рюриковичей. «Держава Рюрика сформировалась на подготовленной почве, – пишет А.Н. Кирпичников (2002. – С. 42 спр.)11. Необходимо отметить, что согласно недавно высказанному мнению С.М. Каштанова, данный памятник, как источник дает более раннюю дату сбора дани, чем начало торговли мехами, получившей широкий размах с 70-х – 80-х годов VIII в.12 (Каштанов С.М., 2003. – С. 75–76), актуализировав, тем самым, мысль экономического философа Ф.А. Хайека, утверждавшего, что деньги являются непременным атрибутом цивилизации, возникающий еще до самоорганизации общества ввиде такого политического института как государство (Хайек Ф., 1996. – С. 67).

Интересно, что клад связан с первым, зафиксированным всплеском чеканки, приходящейся на 70-е годы VIII в. (Фомин А.В., 1982. – С. 17, рис. 2), в составе которого монеты, выпущенные в это десятилетие составляют 41,8% (Янин В.Л., 1956. Табл. 1, 1), что случайным не является, как не является случайным и то, что староладожский клад выпал также «среднестатистически» (Фомин 1982, рис. 5, «С»). Примером тому явля

ется небольшой клад, найденный в устье Волхова в 1875 г., имеющий мл.монету 172/788 г. чекан Багдада (Марков А.К., 1910. – С. 31. № 188). Ввоз монет в Европу на первом этапе распространения дирхема был тесно связан с импульсами халифатской чеканки, что отмечено для 770-х, 800-х, 820-х годах (Фомин А.В., 1982. – С. 16–17), что получило одобрение археологов (Кирпичников А.Н., 2002. – С. 50 сл.). Сокрытие клада 1892 г., как показывают последние исследования, связано с материалами II яруса Земляного городища, находки с которого позволяют судить о тесных связях с Востоком (Кузьмин С.Л., 2000. – С. 64).

Династийный состав этого памятника в отличие от всех других кладов, выпавших на территории Восточной Европы, полностью соответствует хронологическому составу – его 100% монет выпущены Аббасидами (Янин В.Л., 1956. Табл. 2, 1), что выглядит естественным для клада со столь ранней датой ММ. Монеты 70–80-х гг. Староладожского клада успешно преодолевали Камско-Северодвинский водораздел, не являвшимся,  вообщем-то, «большим волоком». Из Камского бассейна в бассейн рек Сев.Двины – Вычегды и Сухоны – можно было попасть, воспользовавшись четырьмя волоками (Захаров Д.М., 1990. – С. 119–137). Раскопки Э.А. Савельевой и исследования Б.И. Маршака показывают, что позднесасанидские монеты и изделия восточных торевтов  редкостью для населения Повычегодья не были. Географическая и топографическая локализация Староладожского клада свидетельствует не о завершении в данном пункте земного шара трансконтинентального пути, а наоборот, как о стартовой площадке халифатских монет в циркумбалтийской зоне, что, впрочем, не могло превышать промежуток времени,  превышающий трети века, на это наталкивает наблюдение В.Л. Янина, согласно которому «в кладах 20-х гг. IX  в. явно преобладают монеты 770–800 гг.» (Янин В.Л., 1956. – С. 68).

Дальнейшее перетекание элитного металла в циркумбалтийскую зону, замечает Г.С. Лебедев, явилось одним из внешних факторов динамичного развития скандинавских виков,  т.е. в конце VIII – начале IX в. именно на Старой Ладоге смыкаются две ветви балтийской торговли западная и восточная, образуя уникальный в своем роде «серебряный мост», связавший  пространство от Британии на западе до Прикамья на востоке (Лебедев Г.С., 1985. – С. 100, 103, 104). Нумизматические данные из циркумбалтийской зоны показывают, что «чем дальше отстоит район обращения куфических монет от источника поступления, тем больше среди его нумизматических памятников встречается ранних кладов» (Фомин А.В., 1982. – С. 19). Хронологическая и топографическая дата кладов балтийской зоны, считает Т. Нунан /Тh.S. Noonan/, является важным фактором развития балтийских городов, одним из которых и в более позднее время была Cтарая Ладога, через которую были экспортированы почти все дирхемы (Noonan Ts., 2000. – Р. 391, 392).

Рассмотренный выше трансконтинентальный путь, как система, сложенная из локальных транспортно-коммуникационных схем и посреднических (перевалочных) центров по доставке какой-либо одной спецификации товаров, мог существовать достаточно долго и использоваться интенсивно. В последующие IX–XII вв. восточная торговля направлялась как по сухопутному, так и по волжскому пути, при этом в ВКА основной посреднический центр сместился со средней Камы в Волжскую Булгарию.

Источниковедение кладов с куфическими монетами, основанное на методике изучения хронологического состава монет в кладах, возможности которого демонстрирует В.Л. Янин, позволяет преодолеть противоречия между данными письменных источников и топографией кладов куфических монет IX в. Выявленные таким образом типологические ряды связываются с понятием монетного потока (Фомин А.В., 1982. – С. 18–21). Установлено, что куфическая монета поступала в Европу 1–2 потоками. Такой подход методически оправдан, поскольку позволяет снять противоречия и в самой топографии кладов. Серьезным научным аргументом в пользу развития теории монетного потока является изучение распространения как импортных бус ближневосточного происхождения, так их местных подражаний. Интересна находка стеклянной гири, относящейся 780 г., приведенная В. Хинцем /W. Hinz/ (1955. – S. 1; 1970. – С. 11), указывающая средний вес золотого динара 4,231 г. Ввоз бус в синхронный период из Кавказа по данным компьютерного анализа распространения, позволяет выявить их путь в Восточную Европу. Они поступали через Кавказ в низовья Волги, затем вверх по ее течению к Волго-Донской переволоке, а оттуда по Дону – Северскому Донцу – на запад или верхней Волге (Ковалевская В.Б., 2000. – С. 88). И.Л. Кызласов, рассматривая принципы соотнесения письменности и государства, предполагает допустимым связывать кубанское письмо, известное по надписям на сосудах Прикамья, с болгарской государственностью (Кызласов И.Л., 1994. – С. 216).

На арабском Востоке в  денежном обращении находились золотой динар, имевший весовую норму классического арабского мискаля 4,25 г., а также серебряная монета дирхем, чеканившаяся по принципу аль-марко весом 2,97 г. Золото в самородках привозили из Нубии13. Динары имели пробу 960° – 980°. Соотношение цены золота к цене серебра составляло
1 : 12 (Die Kultur des Islams, 1971. – S. 175, 288). Подобное рацио – важнейший макроэкономический показатель для характеристики денежных систем средневековья – был характерен и для средневековой Европы и для Древней Руси (Назаренко А.В., 2001. – С. 147–149, 176). Дирхем, при

нимавшийся в IX – начале X  в. по счету,  служил эквивалентом древнерусской куне, основывался на весе монеты 2,9–3,0 г. (Янин В.Л., 1956. – С. 110–112, 123–125).

В IX в. арабские купцы на север дальше А(И)тиля не проникали. Основными поставщиками куфической монеты в Европу были ар-разанийя/рахданийа, у которых восточные славяне перекупали  валютный металл. Русы, являлись какой-то частью восточно-славянского сообщества. (Ибн Хордадбек, 1986. – С. 124). «В первой половине- середине IХ в., – пишет В.В. Седов, – русы воспринимались в арабском мире как часть славянского мира» (РА, 2002. № 3, с. 183). Согласно Ибн Хордадбеку, занимавшему а Халифате пост начальника почты и разведки (Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 42), русы контролировали доставку серебра в Прибалтику и самостоятельно добирались через Джурджан до Рея и Багдада (Калинина Т.М., 1986. – С. 78–82; Коновалова И.Г., 2000. – С. 128). Наблюдения за эмиссионным распределением состава русских кладов IX в. позволили Р.Р. Фасмеру установить центр вывоза монет этого времени – это был город Рей (Мухамадия) (Фасмер Р.Р., 1933. – С. 476), дирхем которого с датой чеканки 167 г.х. отложился в составе Староладожского клада, являясь, в связи с этим, самым восточным эмиссионным центром памятника.

Основным товаром купцов-русов, пускавших по пути следования караванов в оборот деньги-дирхемы, были невольники и пушнина (Фёдоров-Давыдов Г.А., 1985. – С. 110; Кирпичников А.Н., 2002. – С. 43–48; Мишин Д.Е., 2002. – С. 174–176), хотя географические представления арабских купцов дальше Волжской Булгарии не распространялись: главным истоком Волги в арабо-персидской литературе считалась Кама (Новосельцев А.П., 1990. – С. 19, 248).

Таким образом, Вятско-Камский ареал, располагаясь в центре двух трансконтинентальных путей, доставлявших в Европу валютный металл, был контактной  зоной взаимодействия и взаимовлияния  разных культур и цивилизаций, сложившейся, как отмечалось выше, начиная с VI–VII вв. Появление  в количествах более чем огромных серебра в Восточной Европы в раннем средневековье, было обусловлено не только  этнокультурными традициями. В условиях господства натурального хозяйства наиболее выгодной была не внутренняя торговля, но торговля внешняя (Даркевич В.П., 1976. – С. 143; Verma H.C., 1978. – Р. 257; Большаков О.Г., 1984. – С. 213). Встречающееся в историографии вопроса объяснение причин эффективности дальней трансконтинентальной торговли, основаны на «одностороннем» подходе в понимании внешней торговли, вызванной сбытом военных трофеев и, как следствие, принижении участия денег в разграничении их функций как средства обращения и мировых денег (Михалевский Ф.А., 1948. – С. 30). Массовое поступление серебра в форме изделий торевтики в ВКА, вызван потребностями местной племенной верхушки в социально-престижных ценностях, подчеркивающих приоритет сакральности культов и нарождающейся политической власти, вызвав, таким образом, спрос на драгоценный металл. Серебро, в том числе и в монетной форме, что хорошо известно специалистам, в эпоху металлического денежного обращения выполняет в экономической культуре средневекового общества двоякую функцию. Оно выступает как товар и как собственно деньги. «Во время перемещения монеты теряли свойства денег, – пишет В.Н. Рябцевич, – выступая как слитки благородных металлов, становясь товаром. В странах-импортерах, она вновь приобретала свойства денег…» (Рябцевич В.Н., 1995. – С. 100). Рассматривая работы видного американского историка-нумизмата Т. Нунана о первом «серебряном кризисе», С. Франклин и Дж. Шепард обращают внимание на то обстоятельство, что дирхемы чеканки конца IX в., чтобы достичь Ладоги, Готланда и верхней Волги должны были долго находится в обороте (Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 60) и небезосновательно ссылаясь на известия Ибн Русте и Ибн Фадлана, ученые утверждают, что русы при этом, требовали за свои товары только исламское серебро (Там же). «Прежде чем попасть на её просторы /Древней Руси – Н.Х./, – писал И.Г. Спасский (1971. – С. 19), – иноземные монеты проделывали долгий и не всегда прямой путь. Они «эшелонировались» в более близких государствах и перед окончательным «броском» сосредотачивались в немногих определенных пунктах постоянных связей с рынками Руси» /курсив наш – Н.Х./. Поэтому, дальняя внешняя торговля в древности и средневековье была связана на факторе издержек, обеспечивающее такое соотношение стоимости товаров, участвующих во внешнеторговом обороте, которое обеспечивало прибыльность торговли на всем пути следования определенных товаров до их конечного потребителя, уравновешивая, таким образом, эластичность предложения.

Вместе с этим, существует ряд спорных вопросов в проблеме движения куфического дирхема в Восточной Европы, без решения которой трудно представить его распространение в Европе Центральной и даже Северной. Дискуссионность этих вопросов вообще свойственна науке и однозначного результата видимо будет добиться не скоро. Свою лепту, как представляется, может внести изучение состава кладов восточноевропейских методом эмиссионного распределения с учетом, разумеется, данных хронологии. Тем более, что подобное сопоставление в отечественной нумизматике произвел А.В. Фомин, на примерах кладов, выпавших в 840-х гг. – Выжегша, Ягошурский, Оманский (Фомин А.В., 1988. – С. 110–114). Если взять, к примеру, клад Элмед с датой ММ 820/821 г., выпавший в устье Камы на первом этапе распространения дирхема, почти 40% состава которого составляют дирхемы, отчеканенные в средиземноморских

провинциях Халифата и проследить их путь вверх по Волге, археологически представленные прекрасно раскопанными Тимерёвским и Михайловским комплексами (Седов В.В., 1999. – С. 126–127), то в этом смысле использование средней и верхней Волги в качестве транспортной артерии, доставлявшей монету локальным пользователям, плюс к тому, подпитываемой дирхемами среднеазиатской чеканки, представляется очевидным. Известные в науке торговые пути в Южной и Центральной Европе, не отмеченные топографией кладов, в частности,  путь «из немец в хазары» Регенсбург – Прага – Киев IX–XII вв. (Потин В.М., 1968. – С. 51, 63; Толочко П.П., 1987. – С. 8–10; Кучкин В.А., 1995. – С. 96; Рябцевич В.Н., 1995. – С. 100; Franklin S., Shepard J., 1998. – Р. 328: Голб Н., Прицак О., 1997. – С. 71; Назаренко А.В., 2001. – С. 89–94; 102–103; 144), по мнению А.В. Назаренко (2001. – С. 91–94) и А.А. Горского (1999. – С. 196) не означает отсутствие в обращении куфического дирхема. По экспертным оценкам в Киеве известно до 1100 куфических монет (Моця А.П., Халиков А.Х., 1997. – С. 56). Одновременно, из Булгара в Киев существовало 2 варианта следования: водно-волоконный и караванный /20 переходов/, согласно В.В. Кропоткину и Б.А. Рыбакову (Моця А.П., Халиков А.Х., 1997. – С. 89–90, 140, 170–172). Поэтому, трудно не разделить мнение о том, что торговые пути в средневековье не всегда совпадали с направлением движения монетных потоков (Потин В.М., 1981. – С. 88). Найденная, в Казанском кремле монета чешского князя Вацлава, выпущенная в 929–930-х гг. в Праге (Хузин Ф.П., 194–195, 207), прошла по маршруту Прага — Киев – Казань.

С момента чеканки дирхемов до выпадения на Земляном городище  проходило всего 4–7 года (Кирпичников А.Н., 1995. – С. 46–48), тогда как, к примеру,  клады куфических монет, полученные из Неревского раскопа  Х в. были перекрыты  деревянными сооружениями спустя 14 лет после  даты их вероятного зарытия (Янин В.Л., 1973. – С. 70), в то время как западноевропейские денарии выпадали с лагом 18–39 лет (Потин В.М., 1981. – С. 87). Эти обстоятельства, а также стратиграфические наблюдения позволили датировать найденный в Новгороде клад из 59 западноевропейских денариев и византийских миллиарисиев второй пол. 20-х – первой пол. 30-х гг. XI в. (Янин В.Л., Гайдуков, 1996. – С. 151–154)14.

А.Н. Насонов выделил Ладогу в  качестве центра новгородской колонизации Севера, откуда продвижение в неблизкую Пермь осуществлялось в обход Белоозера (Насонов А.Н., 1951. – С. 93). Исландско-норвежские королевские саги, согласно Т.Н. Джексон, указывают на существование двух путей на Севере: Ладога – Беломорье и Беломорье – Сев.Двина – Суздальская земля. Многообразие транспортных магистралей в данном регионе делает реальным путь из ВКА в Прибалтику по маршруту Ладожское – Онежское и далее по Сухоне как наиболее вероятному для времени IX–Х вв.

Такие знаковые археологические артефакты, как знаки Рюриковичей, один из которых происходит из чепецкого Иднакара, а другой – из Рождественского городища около Перми, указывают, вероятно, на северный канал их поступления. Принимая во внимание точку зрения С.В. Белецкого о возможной принадлежности подвески с Рождественского городища  Олаву Трюггвасону, деятельность которого при дворе Владимира Святославовича приходилась на 977-986 гг. (Белецкий С.В., 1997. – С. 139–143), – сомнения в её поступлении по северному маршруту на среднюю Каму возникнуть не могут. На Чепце была найдена  пока единственная скандинавская фибула (Стальсберг А., 1994. – С. 193, рис. 1,  6).

Описанный выше путь также как и волжский  складывался из ряда локальных транспортно-коммуникационных схем. Возможность существования пути из Белоозера в Приладожье отмечена Е.Н. Носовым (1976. – С. 168, прим.168), а использование пути из того же Белоозера в верховья Северной Двины в процессе колонизации и перемещения небольших групп пермского населения показано Н.А. Макаровым, которым установлено, что волоки Белозерья и Поонежья были удобнее для первоначального проникновения в Северодвинский бассейн, чем волоки Важско-Сухонского водораздела (Макаров Н.А., 1997. – С. 104, 167).

Очевидно, используя этот путь в IX–Х вв. на Лузе – левом притоке нижнего течения Сухоны – появилась небольшая компактная группа прибалтийско-финского происхождения – в будущем летописная лузская пермца, представленная Лоемским могильником и поселением. Исходным пунктом обитания пришлого населения, в составе которой была водь, по мнению Э.А. Савельевой являлись северо-западные районы Новгородской  земли (Савельева Э.А., 1995. – С. 34, 35, 43).

Топо- и этноним «пермь», согласно Е.А.Мельниковой,  имеет западнофинское происхождение, но встречается он только в древнерусской литературе. Топоним «Bjarmaland», локализуемый в Западном Беломорье и Подвинье, – в основном в древнескандинавских источниках (Jakson T., 1992. – Р. 129–130; Джаксон Т.Н., 2000. – С. 277). Не менее легендарная страну Вису (Ису) – только в арабо-персидской литературе, причем оригинальные известия имеются только у Ибн Фадлана Х в. и ставить здесь историко-географический знак равенства мы не будем15 (Хан Н.А., 2003. – С.177–180).

Прибалтика, Север, а затем Русь – такова очередность проник-новения скандинавов (Джксон Т.Н., 1995. – С. 18–19, 21). Под Русским Севером принято понимать территорию к северу от 57-й  параллели. В полосе, лежащей в пределах 57–60° с.ш. в том же, заметим, ВКА, выпало большинство кладов с куфическими монетами, в том числе и такие нумизматически и исторически представительные как Ягошурский (844/845 гг.) и Лесогурт (841/842 гг.). Клад Глазов 1850 г., в составе которого монеты 121/739,  164/780-81, 168/784 гг. (Марков А.К., 1910. – С. 7, № 38), состоял более чем из 80 монет16. Он аналогичен  по сохранности, кладу Калининград 1945 г. с датой последней известной монеты 745/6 г. (Кропоткин В.В., 1968. – С. 76, прим.16). По мнению Р.Д. Голдиной тезаврация чепецких кладов произошла в результате перемещения племен чепецкой АК в процессе освоения ими среднего течения названной реки. Состояние археологического и иных источников не позволяют связать этот процесс с военно-политической обстановкой вокруг ареала.

Названные клады топографически и хронологически хорошо коррелируют с ареалом выпадения древнеудмуртских гривен, что позволяет высказать предположение о начале денежного обращения на основе дирхема в бассейне  средней Вятки не позднее второй трети IX в. /Подробней см.: Приложение 2/.

Очевидно, что в IX–Х вв. на средние Вятку и Каму – страну Ису-Вису элитный металл проникал с ближайшего рынка – Волжской Булгарии, куда серебряная монета поступал двумя взаимозаменяемыми и взаимодополняемыми путями – водным и сухопутным, хотя основную нагрузку, что относится к концу IХ в. – принял на себя сухопутный маршрут.

Материалы ранних приладожских кладов куфических монет показывают, что по существовавшему в течении всего VIII в. пути из Ближнего и Среднего Востока через Вятско-Камский ареал в Прибалтику и далее в Швецию проникновения восточных товаров, в последней трети века стали поступать арабские дирхемы, образовав первый самый ранний монетный поток металлических денег. Рассмотренный путь позволяет преодолеть противоречия в топографии кладов с восточной монетой.

---

1 Пространственную локализацию ВКА  см.: (Хан А.Н. 1998. – С. 116).

2 Подробней о событиях 650-658 гг. см.: (Большаков О.Г., 1993. – С. 185–187; Фрай Р., 2002. – С. 328). Арабы завоевывали Джурджан и Дахистан с 630  по 716 гг. (Атагаррыев Е., 1986. – С. 14–15).

3 В договоре Смоленска с Ригой, Готландом и немецкими городами от 1229 г. прямо говорится о наличии торевтики в денежном обороте Руси: «Или которые немчинь коупить съсоудъ серебряныи – дати ему от гривны ку[ну] на весцю» (Смоленские грамоты…, 1963. – С. 43).

4 Монеты  VIII в. на Бирке представлены в погребениях конца IX в. (Сойер П.,  2002. – С. 254).

5 Монетовидные подвески из Мыдлань-шай (Янина, 1962. – С. 131), всеобщим эквивалентом не служили, как не могли выступать в этой роли их аналоги, приведенные С.А. Яниной из раскопок М. Стенбергера в Тупе – бронзовые монеты, покрытые серебряной фольгой, битые якобы в Васите в 111, 113 и 125 г.х.

6 Подробней см.: Приложение 2.

7 Эволюцию арабо-сасанидкого чекана VII в. в Ираке и Иране изучил А.И. Колесников (1998. – С. 165–233).

8 «Предположение, что именно 40-е годы VIII в. являются временем начала проникновения дирхема в Восточной Европу, невозможно», – пишет В.Л. Янин (1956. – С. 84), приведя  соответствующую аргументацию.

9 Аналоичной методики хронологического распределения монет в кладах с куфическим дирхемом придерживался С. Болин /S. Bolin/ (Сойер П., 2002. – С. 296–297, табл.1). Хронологическое распределение по мусульманскому летоисчислению клада Выщегша с датой ММ 227 г.х. осуществлено Фоминым (1988. – С. 116, табл. 1, 2).

10 Судя по Козельскому кладу 2000 г., введенном в научный оборот Т.С. Нунаном и Р.К. Ковалевым (2003. – С. 149–161.), на 20-летие 770–780-х гг. приходится 48% монет куфического состава клада, при этом периоды 767/768–776/777 и 777/778 – 786/787 гг. по числу монет соотносятся как 1 : 3. В русских и шведских кладах начала IX в. отмечен рост числа монет, начиная с 750-х по 770-е годы, а в 780-е годы – резкий спад (Сойер П, 2002. – С. 302, 303; Фомин А.В., 1983. – С. 26, рис. 2).

11 Анализируя ставший знаменитым с XVIII в. текст о призвании аврягов (НПЛ, с. 106) в современной отечественной науке были выделены, прежде всего, по данным археологии, основные племена Восточной Европы, участвующие в этом процессе (Кучкин В.А., 2003. – С. 71; Седов В.В., 1982. – 45, 10, 109, 134). Утверждение Рюрика в Киеве интегрировало власть, сделав ее наследственной, в чем ряд ученых видят одни из главных признаков государственности (Котляр Н.Ф., 1998. – С. 43).

12 Ученый убедительно показал, что дань бралась не «белами и веверицами», а белыми веверицами (Каштанов С.М., 2003. – С. 67).

13 Нубия еще в дренеегипетский период, особенно с Нового царства, поставляла в Египет ископаемое золото. Рудники находились между Нилом и Красным морем (Пиотровский Б.Б., 1983. – С. 17, 24).

14 Данный клад является надежной основой для изучения денежно-весовых систем XI в., а также представляет ценность для изучения и датировки других плохо сохранившихся депозитов. Подробней см. Приложение 1.

15 К. Вилкуна полагает, что этноним «пермь» мог возникнуть не как этноним, а как обозначение бродячих торговцев

16 В 1870 г. ученик гимназии Максимович подарил Вятскому публичному музею 77 монет из клада, откуда как «отозвался» смотритель, они были унесены посетителями. См.: Отчет о состоянии Вятской губернской Публичной библиотеки за 1870 г. Вятка, 1870. – с.15. Внимание автора обратила Е.Ю. Мокерова (1995. – С. 45, № 4 и 48, № 15). По-видимому, это фрагменты клада IX в. (Иванов А.Г., 1998. – С. 111).

К содержанию: Очерки распространения куфических монет на территории Восточной Европы в конце VIII – начале XI вв.